А как раньше хранили девственность и боролись с изменами?
«По деревенской улице. с диким воем двигается странная процессия. К передку телеги привязана веревкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина. Все тело ее в синих и багровых пятнах, грудь рассечена. Должно быть, по животу женщины долго били поленом, а может, топтали его ногами в сапогах — живот чудовищно вспух и страшно посинел. А на телеге стоит высокий мужик, в белой рубахе... в одной руке он держит вожжи, в другой — кнут и методически хлещет им раз по спине лошади и раз по телу маленькой женщины. Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа.» В отрывке представлено описание «вывода» — истязания женщины за супружескую неверность, которое потрясло 23-летнего Максима Горького. Описанные им события случились в июле 1891 г. в дер. Кандыбовке Херсонской губ., то есть это позорящее наказание для женщин бытовало всего 110-115 лет назад на юге России.
Охраняли наши предки — женскую честь и, соответственно, честь и репутацию её будущего мужа, главы её семьи. Как понятие, женская честь воспринимается именно как соблюдение целомудрия девушкой и супружеской верности замужней женщиной. Раньше слово “девушка” означало именно девственницу, а сегодня девшукой называют любую молодую женщины. Наши предки ОЧЕНЬ серьезно относились к девственности, не то что сейчас.
Любой собеседник, даже не будучи историком, скажет, что нарушение целомудрия и адюльтер для русской женщины — всегда «сором», стыд, срам, позор. И в большинстве славянских языков словосочетание «честная девушка» или «честная женщина» предполагает невинность до брака и верность в супружестве. К какому временному периоду относится формирование такого отношения к тем, кто не сохранил девственности до брака или заводил себе «сердешных друзей» вне семьи?
Как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели проступок (измена) замужней женщины. Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму девушку (она или допускала подобные отношения, или не допускала, исходя из известного принципа, приведенного информатором Тенишевского бюро из Ярославской губ.: «Сука не захочет — кобель не наскочит») и на ее родителей и воспитателей. Примечательно, что уступчивость девушки считалась простительной, если она допускала связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатого, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, могла польститься на «мужика». Богатство, более высокий социальный статус были понятными и объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку грешить, материальные выгоды отчасти «оправдывали» ее грех. Напротив, ситуация, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно недопустимой и воспринималась как следствие особой порочности и развращенности согрешившей. Девственность была особым природным даром, который давался каждой, и бедной, и богатой; но в зажиточных семьях сохранность ее могла быть не самым важным фактором: «.имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», заключил информатор из Калужской губернии.
В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, было принято давать очистительную «молитву девке-родильнице», после которой девушка получала очистительную память от поповских старост, последним поручалось и разбирательство дел о внебрачных рождениях. Иногда священник назначал епитимью — это был путь к покаянию. Согрешвшая должна была трижды проползти на коленях вокруг церкви. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения, например на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой практически не практиковался, и «вместо него часто священник обязывает молодую поработать у него несколько дней», — записал информатор Тенишевского этнографического бюро в середине XIX в.
Инициатором (зачинщиком) организации позорящего наказания бывал, как правило, брошенный парень, с которым до того встречалась девушка, обиженный невниманием сосед мужского пола, который и ставил на обсуждение сельского схода «дело об обиде». В сообщениях о штрафах, налагавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о способах проверки «честности» девушек, если это не было связано со свадебным ритуалом. Очень часто вначале пускали слух о нечестности, затем ворота дома, где жила якобы провинившаяся, мазали дегтем, обсуждали на сходе — само привлечение внимания к физическому состоянию девушки уже было позорным.
На свадебном пиру важнейшим актом и лиминальным моментом действа была демонстрация «честности» или же публичное признание девушкой своей вины: «Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство до свадьбы. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи... В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты.»
В Литве и в Малороссии существовал обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь (в западнорусских землях она называлась куницей или куной, а в Малороссии — кандалами). О нецеломудренной девице говорили: «... отцу-матери бесчестье, роду-племени укор». Потому в процессе народного свадебного ритуала все так же демонстрировалась рубашка новобрачной (в редких случаях предполагалось даже появление невесты перед гостями в брачной рубашке с кровяными пятнами; иногда невесте в такой рубашке полагалось вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям ново-брачной, которые могли даже сплясать на радостях на рубашке своей дочери). Обычно демонстрация «почестности» новобрачной проводилась во время свадебного пира, перед разрезанием жаркого: «В старину перед жарким поднимали молодых. Этот обряд, установленный для женской непорочности, соблюдался в то время так строго, что когда подавали первое жаркое, то все общество требовало, чтобы показали честь новобрачной, а без того не разрезывали жаркого».
По обрядам, окончательно сформировавшимся к середине XIX в., целомудренность или нецеломудренность должна была быть обнаружена рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносили рубашку), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего «сокровища». На Нижегородчине свадьба без битья посуды считалась «невеселой» как раз потому, что дальше следовало опо-зорение. Совершенно противоположный обычай описал информатор из Калужской губ. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования нецеломудренностью, несохранностью невесты.
Нецеломудренность невесты — «Хорош соболек, да измят!» — мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели не только мужчины, но и женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее, типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы.
В Черкасском уезде Киевской губернии было принято, чтобы нецеломудренную невесту наказывала мать жениха, а жених останавливал ее в какой-то момент, указав, что теперь он хозяин молодой: «...лишившаяся девственности до свадьбы не идет к столу, а подползывает на коленях под стол, из-под которого должна показывать свое лицо. Мать [жениха] всякий раз, когда молодая выдвигает голову, бьет ее по лицу, это продолжается до тех пор, пока муж не запретит (“в моей хате никому не дам своей жинки быты”). Тогда уж молодая выбиралась из-под стола и садилась около мужа».
Опозорение отца девушки, не сохранившей девственности, происходило редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца наказанию розгами за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя; аналогичные случаи описаны в Кинешемском уезде). На Дону принятым способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери или, если невеста была сиротой, воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, которые уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губернии срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и заставить провезти борону за собой по деревне.
Напротив, осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки) было распространенным явлением. В Поволжье (Свияжск) существовал ритуал паренья свахи: сосватавшую нечестную невесту сваху клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег (за «нечестность» одной женщины должна была отвечать другая женщина, но непременно женщина!). В Витебской губернии хомуты — атрибут позора — надевали и дружкам, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле»), не говоря уже о родителях и свахе.
В иных местах на воротах или на крыше дома невоздержанной невесты вывешивали хомут, в других — мазницу, в иных — рогожу, обмазывали нечистотами стены дома; пробивали в печи дыру, обмазывали стены грязью, били окна в доме родителей невесты. В иных опозорение выражалось в том, что кто-нибудь из свадебных «бояр» лез на крышу хаты невесты с ведром воды и оттуда брызгал водой — символический знак невоздержанности новобрачной, ее готовности давать всем, чтоб каждому попало (как брызги воды). Есть данные, что в иных местах втаскивали на крышу дома разъезженное колесо или, если дело обнаруживалось зимой, старые сани. Все действия сопровождались словесным поношением, среди обычных позорящих слов были блядь, потаскуха, сволочь [от волочить, сволакивать], подкладня, паскуда нестоящая.
Самым распространенным наказанием было надевание на шею лошадиного хомута «без гужов» (веревок, иных частей упряжи) — символа «озверения», близости миру животных — и одновременно «антипода» цветочному венку, символу девственности. Надевание хомута яв-лялось измененной, более гуманной формой припрягания к лошади (так поступали с замужними) как акта усмирения. Кроме того, как вид кольца или обруча, хомут символизировал вульву. Его могли повесить на гвоздь, наскоро вколоченный над притолокой, а чаще надевали на шею не только провинившейся невесте, но и отцу, матери. На такой случай наскоро делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолой и разными гадостями». В Малороссии хомут делался из соломы, косу распускали, девушкино лицо могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам. Иногда в знак позора девушке оголяли ноги, «подвязав ей платье к поясу соломенными веревками». Обычай позорить хомутом, надеваемым на шею (свахе, родителям невесты и ей самой), быстро получил распространение у других народов, населявших Россию.
Были и другие типичные позорящие действия: измарать рубаху девушки сажей (со словами «Запачкала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!»), сажей или дегтем, который из-за черного цвета также был в крестьянском быту символом бесчестья и зла, и, перепачкав рубаху, провести по улицам без юбки. Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стены дома дегтем со словами: «Если любишь, то люби одного», — тем самым указывая, что жизнь следовало строить с тем, кто растлил девство. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных» (Орловский уезд: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том).
Не менее распространенным способом опозоривания невесты во время свадебного пира было «подать родителям “худой” (т. е. плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро». Случалось, на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок. Сама лексема «худой» в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый». В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с бесчестием девушки, проводились на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски. В Полесье нецеломудренной невесте и ее родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу.
В Архангельской губернии срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, однако ее могли отлучить от родительского дома, другие женщины отказывались дружить с ней. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушку могли лишить права сплетать волосы в одну косу, по общему приговору она должна была убирать их в две косы без девичьей повязки, покрывая их волосником (отсюда термин «самокрутка»). Обряд «покрытки» у малороссов был не столько позорящим, сколько, напротив, «сглаживающим» прегрешение девушки в глазах общественного мнения: иной головной убор показывал, что девушка теперь принадлежит к другой возрастной группе, поскольку ей уже было нельзя заплетать девичью косу (отсюда полесское выражение «росчесав ш косу до вшца»). И в русских селах такое посрамление не имело характера публичного наказания, его всегда совершали отдельные «заинтересованные» лица.
В центральных районов России, то до 1861 г. помещики приказывали отрезать косу провинившейся девушке в качестве посрамления. Вообще острижение волос было одним из наиболее распространенных женских позорящих наказаний.
Такие наказания сохранялись благодаря традиции, возникшей существенно раньше благодаря распространению норм христианского брака, и это была традиция, связанная с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака. На протяжении нескольких десятилетий и до середины — конца XIX столетия на это указывали в своих сообщениях информаторы из Ростовского, Пошехонского, Владимирского, Дорогобужского (Смоленская губ.) и многих других уездов.
Что касается наказаний для замужней женщины, то служители культа предпочитали представлять нарушение установлений и предписаний в этой сфере жизни как посягательство на устои. Народные формы высмеивания женской неверности не только не осуждались ими, но и негласно поддерживались. Как и раньше, мужчине за прелюбодеяние полагалось только моральное наказание со стороны духовного отца. Иное дело — женщины. В высших образованных слоях общества следствием адюльтера мог быть развод, но он влек за собой негласные ограничения для разведенного мужчины в продвижении по служебной лестнице, ему могли не разрешить занимать определенную должность. Так, герои знаменитого романа Льва Толстого «Анна Каренина» попали именно в такую ситуацию. В «необразованных» слоях общества все было иначе, там применялись позорящие наказания. Руководствуясь обычным правом, сельские старосты, старики («знающие люди») рассуждали так: к замужним, вступившим в связь, надо относиться строже, чем к растлившим девство («Такие бабы вдвойне грешат — и чистоту нарушают, и закон развращают. растащихи, несоблюдихи») .
Стараясь развестись с нелюбимыми женами, мужья чаще всего обвиняли последних в супружеской измене. Это был верный способ расторгнуть брак, потому и прошений такого рода — и опубликованных, и архивных — сохранились сотни. Если судить по решениям волостных судов, формальное, предписанное светским судом наказание для женщины за супружескую неверность было несерьезным: недолгий арест, или общественные работы, или, крайне редко, по отношению к самым бедным, наказание розгами. Пострадавшему от неверности жены мужу светское официальное право давало и такой выход, как изгнание жены-изменницы из дома без средств к существованию (приданое, внесенное ею при вступлении в брак, оставалось у бывшего супруга).
В отличие от мужей, жены практически не могли реализовать свое право на развод, если причиной подачи прошения о нем были семейные конфликты. Редкий муж соглашался развестись, «а без согласия мужа ей паспорта не дадут... случаев же, чтобы супруги добровольно разошлись, не встречалось в деревне и окрестности».
Согласно народным представлениям, практически в любых прелюбодействах было принято обвинять женщину. Один из информаторов, проживавший в Ярославской губернии, так объяснил это: «На вопрос, почему он простил своего брата [домогавшегося жены шурина], ответил: “Брат мой не виноват, женщина всякого парня может соблазнить, как Ева соблазнила Адама, так и жена моя соблазнила моего брата”». В сущности, подобным образом объяснялась и мотивация позорящий наказаний для женщин: «.надо б с лица земли стереть или сделать такое наказание, чтобы и другие боялись, не попускали на распутство, соблазн на весь мир.»
Самые детализированные описания ритуалов опозорения оставили их очевидцы, проживавшие в юго-западных и центральных районах России в середине XIX в. Рассказы о них заставляют сделать вывод о том, что инициаторами унизительных действ выступали те, кто вначале хотел получить денежную компенсацию за свое «знание», а когда шантаж не удавался, устраивали издевательство над женщинами (как правило, одинокими, надолго оставленными супругами, занимавшимися отхожими промыслами, и вдовами). С одной стороны, их некому было защитить (ни мужа, ни родных, ни родителей), с другой — они были бедны настолько, что не могли откупиться.
Богатых, пользовавшихся защитой недалеко живущих родных, никто позорить бы не решился. Заковывали в железо и «вязали столбу на несколько дней», водили обнаженных «с музыкой», с венками из «будяков» (репьев) на головах, по пути избивая, засыпая глаза придорожным песком, заставляя танцевать или целовать измазанные дегтем ворота, только тех, кто был бесправен, беспомощен и бессловесен. Причем «особо отличались» во время ритуала опозорения — гиканьем, криками, оскорблениями, бросанием камней в падшую женщину, — дети, подростки, но главным образом женщины-соседки.
У казаков за супружескую измену полагалось «зимнее купание на аркане в проруби», особенно если мужу удавалось поймать жену с «блудодейником». Кроме того, «за продерзости, чужеложество и за иные вины, связав руки и ноги, и насыпавши за рубашку полные пазухи песку, и зашивши оную или с камнем навязавши, в воду метали и топили за несоблюдение честности». Те, «у кого сердце было погорячее», сразу отсекали жене голову шашкой, вырезали шашкой ремни на спине у жены (рана либо заживала, либо была смертельной). «Иные, раздев жену донага, привязывали на дворе и оставляли на съедение комарам или близ муравейника — на съедение муравьев».
К позорящим наказаниям жен, изменивших долго отсутствующим мужьям, относятся различные формы остракизма, небрежения и игнорирования жен супругами после возвращения. В задонских станицах Черкасского округа на супружескую неверность принято было «смотреть с негодованием и презрением»: в старину, коли «узнавали о противозаконной связи, ловили виновных, связывали их руки и водили по станице с барабанным (в жестяной казан) боем». Есть данные, что виновных водили полураздетыми — это тоже было элементом опозорения. «Мальчишки били в печные вьюшки, заслонки и тазы; мужики насмехались острили и ругались, женщины разговаривали, обсуждая дело, но вообще вели себя сдержаннее». Широко распространенным был казацкий обычай в качестве наказания неверной жене «не принять от нее поклона» (по возвращении казак должен поднять и поцеловать жену, и если он того не делает, то это позор, за которым следовали побои (но уже в курене)).
Любопытно, что в некоторых российских губерниях, например Ярославской, мир допускал месть законной жены женщине-разлучнице в виде позорящих наказаний: битья окон, вымазывания сажей и дегтем ворот. У казаков и жителей Вологодчины практиковались всевозможные позорящие наказания для таких жен, подчас вдов, которые готовы были стать любовницами, уводить мужей из своих семей, «сманивать» к себе. В качестве позорящего наказания пострадавшая могла наказать обидчицу: разбить окна в доме разлучницы, отрезать хвосты у ее скотины, обмазать ее курень дегтем, избить (при участии соседей) — вплоть до того, чтобы поджечь, убить, отрезать косу, испортить одежду и иное имущество.
В то же время ситуации, когда и муж-казак, и жена-казачка имели «друзей» на стороне, но жили друг с другом в полном согласии, зазорной не считалась, но была редкой. Народные представления о справедливости и не только допустимости, но и необходимости физического наказания жены-изменницы мужем были практически неоспоримыми на протяжении всего XIX в. В центральных и южнорусских губерниях мужья избивали жен за неверность особенно зверски. Сохранилась масса их описаний. Били ременными прутьями, повесив вниз головной «к переводине на дворе собственного дома», привязав к сохе или за волосы к потолочной балке, припрядывали «косой к хвосту лошади и в таком виде» непрерывно избивали сидя на лошади верхом — «соседи смотрели на это равнодушно: «свой муж, что хотит, то и делает». «Ни один человек не осмеливался сказать даже слово за страдалицу в той уверенности, что это дело правое, что муж имеет неограниченную власть над своею женою»: «.один казак, заподозрив в измене свою жену, привязал ее косами к оглобле и с этой несчастной пристяжной проехал во всю прыть до соседнего форпоста».
Даже на Русском Севере, где крестьяне реже позорили жену, которая баловала, считалось необходимым дать волю супружеской мести, да и из хозяйственных соображений мужу выгоднее было «скорей бить-учить, чем гнать» её.
Баловством занимались тем чаще, чем скорей распространялось отходничество, о котором информатор из Вологодчины сказал, что оно имело «пагубное влияние: возвращаются почти каждая падшими».
В Ярославской губернии муж жены-изменщицы так же, по обычаю, избивал ее до полусмерти — исключения составляли только случаи сожительства жены с богатым человеком, «когда муж мог за счет жены поживиться деньгами, в этом случае муж бил жену лишь для блезира, для вида, чтобы над ним не смеялись соседи». Если в Поволжье по народному обычаю связанную виновницу полагалось избить именно «на народе», публично, а не только (и не столько) дома, то в Твери, Костроме и на Русском Севере считалось правильным «сора из избы не выносить»; там же всеми делами о супружеских изменах ведали старики, а не волостные суды. Помимо избиений, распространенной там формой опозорения было отрезание косы у жены.
«Нередко наказание жены мужем происхродило путем припрягания ее к лошади; это наказание применяется исключительно к жене, непокорной мужу.» Даже в начале XX в. это наказание — впрягание неверной жены в телегу или сани вместо рабочего скота (при этом «муж заставлял везти его, а сам бил жену плетью», «привязывал жену к оглобле за косы, а сам гнал лошадь вскачь) — встречалось в Алтайском крае, и его помнили старожилы, жившие там после войны. Типичным наказанием неверных жен у южнорусских казаков было привязывание изменщицы на ночь на могильном кресте с завязанным над головой подолом. Для еще большего устрашения применялось привязывание женщины («юбку на голову завязать») «к лопасти, к крылу мельничному — и на малый оборот». «Пусть покружится голая при всем святом народе.».
Если такие нравы царили в центральной России, то на окраинах отношение к супружеской неверности могло быть совершенно иным. Чем южнее, тем очевиднее была строгость, чем севернее, тем мягче относились к проступкам такого рода. Кроме того, в отличие от обычного, светское, официальное, писаное право было куда более гуманным в отношении адюльтера. Но. большинство юристов в XIX в. не допускали возможности равной ответственности за супружескую измену для обоих полов. «Одинаковая ответственность мужа и жены за прелюбодеяние идет вразрез с общественным сознанием и глубоко вкоренившимися понятиями и нравами общества, основанными не на априорных теоретических рассуждениях, а на требованиях действительной жизни, вытекающих из экономических и социальных условий ее, и пока последствия не изменятся до полного уравнения обоих полов не только в правах своих, но и в деятельности, роде занятий и приобретении средств к жизни, скажу более — пока рожать незаконно прижитых детей будут только прелюбодействующие жены, а не мужья, до тех пор прелюбодеяние жены всегда почитается и будет на деле более преступным, чем нарушение супружеской верности со стороны мужа».
«Трудно представить себе счастливое продолжение брачной жизни, взбаламученной возбуждением уголовного преследования за неверность; трудно допустить, чтобы отбытое наказание возбудило уснувшие чувства любви. Но нет достаточных оснований отвергать наказуемость прелюбодеяния после расторжения брака», — размышлял один из русских юристов, предлагая за измену «вначале разводить, а затем наказывать», ибо «государство же должно позаботиться, чтобы такие события отнюдь не имели места <...> Угроза соответствующим уголовным наказанием, подкрепляемая неуклонным ее применением, охладила бы не одно пылкое сердце».
Но пока юристы обсуждали, стоит ли или не стоит наказывать за адюльтер, народ вырабатывал свои привычки. Нижегородский информатор из Лукояновского уезда, отметив, что «случаи супружеской неверности бывают довольно часто», указал на новшества, о которых прежде и не слыхивали: «На вопрос, почему она оставила мужа, — отвечает: “Надоел. Не люб.”»
Отношение к позорящим женщину наказаниям за неверность как к обязательному акту возмездия стало «размываться» в условиях войн и революций начала и особенно середины XX в. При советской власти тема «Стыд — та же смерть» неожиданно трансформировалась в годы, когда разводы были затруднены и проводилась сталинская пронаталистская политика, направленная на «укрепление семьи». Это, несомненно, тема для отдельного исследования, но очевидно, что и в измененном виде наказания появились в годы, когда частная жизнь индивидов постепенно переставала быть таковой, то есть внерабочие отношения и частные интимные связи становились предметом «разборов» на комсомольских и партийных собраниях.
Даже в годы хрущевской «оттепели» сохранялась «традиция» гласного обсуждения семейных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и производственных коллективах, на партийных, профсоюзных собраниях. Государственная политика поддержки семейного союза нашла выражение в категории «прочной советской семьи», а коллективные решения «по справедливости» очень часто превращались в самосуд. С точки зрения современных социопсихологов, собрания с целью дисциплинировать провинившегося представителя сообщества исторически восходят к покаянным практикам восточного христианства. Свою лепту внесли и традиции русских сельских сходов в южной России, где выносили вердикты о виновности женщин и мерах наказания.
Если хронологические пределы бытования позорящих наказаний для женщин во всей Европе — это период Нового времени (XVI— XVIII вв., в России — до середины — конца XIX в.), то пределы географические требуют специального изучения.
Сильно схематизируя и огрубляя, можно все же заметить: чем севернее, тем реже прибегали к опозорению, менее жестокими были сами формы устыжения, и наоборот, чем южнее, тем чаще и жестче были подобные действия. А у кавказских народов за лишение девственности и соблазнение чужой жены винновый вообще должен был поплатиться жизнью, причем вместе с женщиной, с которой его застали. Право на убийство обоих имел отец девушки и муж женщины; если на свадьбе нецеломудренную невесту в этих краях избивали «муж и дружки, а гости должны были плевать на нее», то после свадьбы она нередко должна была поплатиться за свою неосторожность свободой. В регионах, близких к Северному Кавказу, русские постепенно также стали проявлять большую ответственность в отношении девичьих игр: довиток, посиделок, особенно в поселках городского типа, у железнодорожных станций, — на это обратили внимание сами современники.
Что касается Европы, то ритуалы опозоривания были у австрийцев, венгров, штирийцев и других народов. Это были насмешливые песни, куплеты, аналогичные сенсеррады исполняли испанцы (была возможность откупиться от издевательств, но если жертва не откупалась, ме-роприятие продолжалось несколько дней), португальцев, но опять-таки в Европе они касались осрамления не только девушки или женщины. У французов на севере, особенно в Бретани, бытовали строгие ритуалы опозорения, на юге общественное мнение было более терпимым.
Репродуктивные способности — важнейший для традиционной культуры критерий не только половозрастной, но и социальной полноценности человека, что отразилось в культуре многих народов, в том числе и восточных славян. Позорящие наказания — и именно для женщин! — применялись во многих регионах. Надевание хомута на шею нецеломудренной невесте практиковали поляки, изгнание из села, избиение кнутом и проклятие (особенно если до- или внебрачная связь заканчивалась беременностью) — сербы (у них также был ритуал дырявого кубка с вином на свадьбе). У болгар нецеломудренную невесту полагалось вымыть на глазах у всего села, иногда ее на телеге отвозили обратно к родителям (и большего стыда и срама просто не было), к концу XIX в. чаще выплачивали материальную компенсацию (очень большую, двойное-тройное приданое) «за причиненное зло», и она в дальнейшем не считалась частью приданого.
Почему наши предки так боролись за сохранение девственности? Они хотели, чтобы их семьи были крепкие, чтобы в них были верные супруги, и чтобы в семьях было много здоровых детей. В эпохи кризисов и социальных разломов, когда стоит вопрос о выживании, все общества обращаются к традициям, ища в них ответы на наболевшие вопросы сегодняшнего дня.
Сегодня над словом “целомудрие” смеются как юноши, так и девушки. В результате в России мы имеем легкомысленное отношение к добрачному и внебрачному сексу, в итоге в нашей стране:
- большое число сожительств (половина из них распадается до официального брака),
- большое число абортов (нерожденные дети и покалеченные женщины),
- большое число внебрачных детей n детей-сирот при живых родителях,
- рост количества больных новорожденных (больные матери рожают больных детей, то есть больных будущих граждан),
- рост зппп (от этого рост числа бесплодных мужчин и женщин),
- рост измен (распад семей, дети остаются без родителей),
В результате – огромное количество несчастных людей и вымирание нашего народа.