Институциональный кризис семьи в России

Институциональный кризис семьи в России

Огосударствление (деприватизация) семьи – детей, взрослых через стандартность социально-конвенциальных ролей раскрывает социальную сторону деградации семейности, семьецентризма. Маскируясь под заботу о семье, матерях и детях, современное государство фактически устраняет прослойку домашних хозяек (жертвенно выращивающих детей) и вытягивает женщин из семьи в наемный труд, создающий прибыль и умножающих капитал.

 Автор: Антонов Анатолий Иванович профессор, доктор философских наук, заведующий кафедрой социологии семьи и демографии социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова; лауреат социологической премии имени Питирима Сорокина, действительный член Международной академии прогнозирования

Аннотация. Базовые институты общества – семья, церковь и государство изначально были полифункциональны и обеспечивали не только выживание, но сохранение общностей на основе разделения труда и семейных ролей, социокультурной солидарности и также обеспечивали демографическое воспроизводство. Исторические изменения социальной структуры в ходе социальной дифференциации ведут к трансформации социальных институтов, их взаимосвязей. Превращение общества из объединения семей в объединения индивидов ведет к рассогласованию и противоречию между социальной структурой и воспроизводством демографических структур.

В доиндустриальную эру стабильность института семьи достигалась за счет неразделимости семьи и экономики в преобладающем- земельном- типе крестьянской семьи, где имела место совместная деятельность родителей и детей и взаимная дополнительность семейных и производственных ролей, что вело к приоритету старших поколений и многодетности. Возникновение протоиндустриальной семьи обусловлено наличием майората (и тем самым, социальным неравенством), а также тенденцией парных семей к отделению от расширенной семьи, т.е. к нуклеаризации.

Протоиндустриальная семья, практикуя фабричные (коллективные) методы организации сельскохозяйственного и ремесленного производства и продолжая базироваться на семейной сплоченности, сглаживающей конфликтность индивидуальных различий членов семьи, способствует распространению индустриального капитализма, в свою очередь, разрушающего новый тип городской нуклеарной семьи.

Современная семья появляется на исторической сцене функционально и структурно ослабленной, лишившейся свойственных ей функций в пользу институтов образования, воспитания, религии, работы, правительства. Становясь сугубо потребительской ячейкой самообслуживания и самогигиены, сжатой в своих циклических и структурных размерах (семейный цикл из пожизненного становится временным – сужается до сроков совершеннолетия и отделения первого ребенка, а репродуктивный цикл редуцируется к сексуально-контрацептивному метаболизму) нынешняя семья лишается своей опоры – социокультурных норм многодетности семьи.

Крах слитности брачного, сексуального и репродуктивного поведения разрушает регуляционный механизм рождаемости и семейной стабильности, ведя к допустимости добрачных отношений, контрацепции и абортов, разводов и внебрачного материнства, и др. Ослабление роли семьи как посредника во взаимодействии личности и общества усиливает внесемейные ценностные ориентации членов семьи на личные достижения, ведет к перевесу их над ценностью семейного образа жизни и ценностью детей. Распад единства семейного МЫ на изолированные Я перестает компенсировать семейное неравенство по родству, возрасту, полу, семейному статусу и внутрисемейным ролям.

Крах сплоченности устраняет действие взаимной дополнительности и обостряет разделение и отдаление друг от друга. Члены семьи, стремясь уменьшить конфликтность, начинают искать подобия семейной сплоченности во внесемейных отношениях, способствуя функционированию эгоцентрической семьи. Таким образом, ценностно-институциональный кризис семьи обнажает на внутрисемейном уровне индивидуальные различия, ведя к разводам, а на институциональном уровне демонстрирует неравенство семьи среди других институтов, подвергаясь в известном смысле дискриминации и эксплуатации.

Заметнее всего это на примере многодетных семей – нового социального меньшинства, выполняющего относительно общества и государства значимые функции демографического воспроизводства, и подвергающегося со стороны микроокружения негативным санкциям. В связи с этим возникает социальная необходимость в устранении неблагоприятных демографических тенденций и в нейтрализации семейно-демографических факторов социального неравенства. Задача активизации семейно-демографической политики, связанная с выравниванием положения института семьи среди государственных институтов будет при своей реализации в предстоящие десятилетия способствовать устранению депопуляции и нормализации социальной структуры, в том числе минимизации негативных трендов социального неравенства.

Современная семья переживает серьезный кризис и это одновременно кризис самого общественного устройства, цивилизации. В ценностно-институциональном аспекте связано это со снижением посреднической роли семьи во взаимодействии общества и личности (т.е. в ослаблении роли семьи как посредника в смягчении конфликтного взаимодействия между несовпадающими интересами индивида и общества в связи с противоречивостью рыночной экономики, государства и воспроизводства населения).

Никогда прежде в истории социальные изменения не ставили под сомнение само существование и сохранение общества (речь не идет об угрозе уничтожения жизни на земле по космическим причинам или вследствие ядерной войны). Здесь рассматривается перспектива медленного и постепенного элиминирования сугубо фамилистической культуры, возможность исчезновения семейной цивилизации, основанной на семейном живорождении и семейном пополнении человеческих поколений. До конца ХХ – начала ХХ1 века все социально-экономические, политические, демографические и технологические изменения в отдельных странах и в мире происходили в рамках фамилистической культуры, казавшейся неизменной данностью. Теперь же возникает угроза отказа от фамилистической цивилизации, переход к бессемейной организации массового воспроизводства населения, предполагающей стереотипную и стандартизированную социализацию новых поколений в казарменного типа школах-интернатах или каких-то иных инновационных учреждениях.

Считалось, что семья это непременный атрибут человеческой жизни, меняющий свои исторически-временные облачения, но не подверженный никаким преобразованиям своей как бы вечной сути. Но семейные перемены становились все отчетливее, а затяжной кризис этого института предвещал семейную деградацию и даже крах самого фамилистического общества по мере падения и без того низкой рождаемости, присущей семье на стадии ее полного упадка и разложения. И чем отчетливее и очевиднее эти кризисные тренды в зоне развитых стран мира (а также и в зоне стран, с «догоняющей» семейно-демографической «модернизацией»), тем чаще и основательнее становятся уже не предположения, а прогнозы того, что мировое население в целом начнет сокращаться в последней четверти ХХ1 столетия.

Теперь – когда в зоне малодетности находится примерно 80 стран мира (что составляет свыше 40% населения Земли) эта глобальная перспектива убыли землян (вопреки продолжающемуся приросту, но с затухающим темпом) подтверждена прогнозами экспертов ООН по народонаселению. При этом ХХII век может стать фактически веком тотальной депопуляции и вновь вернуть человечество к миллиардной численности. Чем шире будет распространяться однодетность семьи (подчеркнем это особо – не бездетность, а именно однодетность), тем стремительнее разворачивается депопуляция, ибо система семьи с единственным ребенком уменьшает исходную численность населения через каждые 25 лет ровно наполовину.

Сегодня в семейной структуре населения большинства малодетных стран однодетность составляет свыше 60%, при этом в среднем на одну женщину репродуктивного периода жизни приходится 1.5 ребенка, что означает с демографической точки зрения убыль половины населения через 50 лет. Подобные семейные метаморфозы для маленьких стран с численностью до 10-15 млн. человек катастрофичны и грозят не просто потерей национальной идентичности, но и сходом с исторической сцены самих наций. Таков итог спонтанного принятия решений в брачно-семейной сфере – в малодетных странах все меньше семейного населения и все больше людей, не состоящих в легитимном браке и не имеющих хотя бы двух детей. Другими словами, население становится все менее семейным, и все менее заинтересованным в проблемах повышения рождаемости и устранения угрозы депопуляции. Отсюда, центральной проблемой просемейной политики становится внесемейный настрой населения, его безразличие и даже враждебность по отношению к фамилистическим и наталистическим призывам инициаторов централизованной политики государства.

В контексте отмеченных выше особенностей современного населения и следует рассматривать достаточно известные статистические тренды роста сожительств и разводов, увеличения среднего возраста вступления в брак, возраста матери при рождении детей и последнего ребенка, удлинения интервалов между рождениями детей, увеличения числа неполных семей, одиночных родителей, роста проблемных или неблагополучных детей, роста депривации родителей и детей, наконец, уменьшения семей с тремя и более детьми. И за всей этой невеселой статистикой стоит не стереотип «ухудшения» материальных и жилищных условий жизни, – постоянно оживляемый большинством журналистов и политиков, а научно установленный факт потери привлекательности семейно-детного образа жизни в сравнении с одиночно-холостяцким существованием. Причем, в каждом новом поколении привлекательность для личности собственно семейности т.е. ценности семьи, брака, воспитания нескольких детей – снижается.

С другой стороны, «привлекательность» семьи низка и для государства, для всех социальных институтов – поскольку зона автономии семьи как суверенного института ничтожна. Тут налицо так сказать неравенство ценностных приоритетов и в индивидуальном самосознании и в общественном мнении. Да и в самой науке, в среде ученых – представителей социальных дисциплин- роль научных исследований семьи ничтожна на фоне пусть и незначительного, но финансирования гуманитариев. На периферии интересов вузовского образования находится и преподавание фамилистических наук и здесь самый яркий пример своеобразного обскурантизма – отсутствие в депопулирующей с 1992 года стране факультетов демографии и семейно-демографической политики.

В теории исторического ослабления потребности в семье и в детях, и в близких ей отечественных и зарубежных концепциях имеются подходы к пониманию неблагоприятной семейной и демографической динамики. Исторически институциональный кризис семьи проявляется в смене типов семьи как с функциональной точки зрения, так и структурной: расширенная семья уступила свое место нуклеарной семье состоящей из родителей и детей, последняя теперь уже уступает свое ведущее значение новым типам – супружеской семье (где в центре интересов не дети, а супружеское благополучие) и эгоцентристской семье, где каждое Я стремится к собственной выгоде. В условиях модернизации (индустриализации, урбанизации, улучшения здравоохранения и гигиены, роста образования и профессиональной занятости женщин, и т.п.) семья потеряла производственную функцию и одновременно экономическую базу побуждений к рождению детей, основу репродуктивной мотивации.

Сужение круга неспецифических функций семьи (не связанных прямо с рождением и воспитанием детей) привело к малодетности и нестабильности семьи. При этом перехват семейных функций другими социальными институтами ослабил значимость семьи для них и для членов семьи, в связи с чем стала сокращаться полнота и длительность семейного цикла жизни – увеличились доли внесемейных феноменов существования и соответственно уменьшились доли семейного населения, что, в конечном счете, привело к очень низкой рождаемости, уменьшению детских и младших поколений в сравнении со старшими поколениями, к старению населения и, тем самым, к депопуляции.

Невыполнение воспитательной функции семьи в связи со снижением качества семейности и семейного образа жизни в кризисных условиях связано с ростом отклоняющегося поведения среди подрастающих поколений, с неэффективностью семейной социализации из-за расширения зоны внесемейного воспитания и содержания детей. В свою очередь, негативные факты нахождения детей в кризисной семье служат расширению практики вмешательства государства в приватную жизнь семьи, снижающего, в конечном счете, автономию семьи как социального института. Социальное государство, выражая прежде всего экономические интересы внесемейного сегмента рыночного капитализма, не способствует, увы, укреплению семьи, и, предпринимая меры по охране внесемейного труда женщин-работниц, косвенным образом содействует снижению ценности материнства и семейного образа жизни в целом.

Однако все эти негативные процессы не фатальны, кризисные тенденции семьи можно изменить, но лишь при условии проведения обществом исторически беспрецедентной политики укрепления семьи с детьми. Без повышения потребности семьи в детях, ценности семейно-детного материнства и родительства, невозможно добиться устранения депопуляции (убыли населения) и достижения простого воспроизводства населения (когда население не уменьшается и не увеличивается) посредством увеличения в семейной структуре населения полных семей с тремя-четырьмя детьми, сокращения разводов, абортов и сожительств.

Это должно стать главной целью семейно-демографической политики государства, если оно действительно стремится к выражению интересов общества по воспроизводству населения, к устранению депопуляции в ближайшие десятилетия. При этом семейно-демографическая политика должна строиться на основе поощрения, а не принуждения, создания всех необходимых условий для населения по реальному выбору разных моделей семьи и семейно-детного родительства. Задача государства заключается в том, чтобы способствовать (в т.ч. средствами массовой коммуникации и искусства) приоритетному выбору населением тех семейных форм жизни, которые отвечают интересам нации по воспроизводству населения и полноценной социализации новых поколений.

В связи с этим следует отметить, что впервые за годы существования постсоветской России в Послании Президента Российской Федерации (декабрь 2012) указана демографически конкретная цель семейной политики в нашей стране – полная семья с тремя детьми должна стать нормой семейного образа жизни.

Для того, чтобы половина семей в стране (это норматив простого воспроизводства населения) стала трехдетной необходимо создать атмосферу нравственного поощрения многодетного материнства и отцовства во всех сферах социальной деятельности – в школах, поликлиниках и больницах, на транспорте, в почтовых и банковских службах и т.п., при этом знаки особого уважения и внимания должны оказываться истинным героям современности – тем родителям, кто целиком посвятит себя семейно-домашним обязанностям.

К сожалению, недавние предложения сотрудников Минфина и экспертов Высшей школы экономики о прекращении выплат материнского капитала и детских пособий в связи с экономическим кризисом и в целях выполнения госбюджета говорят о том, что решение злободневных вопросов в очередной раз будет, как обычно, осуществляться без учета семейно-демографической ситуации страны, и нередко, за счет самой семьи.

Государственные институты, возникшие благодаря перехвату ряда семейных функций, не стесняются проявлять свою нереспонсивность по отношению к семье через расширение зоны регламентации брачно-семейных отношений, например, в связи с новым налогообложением граждан, например, за недостаточную рождаемость, со штрафами и иными негативными санкциями, например, направленными на регулирование, допустим, брачного возраста, процедур развода, на ограничение и запрет абортов, или связанными с декларируемой заботой об охране прав детей, например, в рамках так называемой ювенальной юстиции.[2] К этому следует добавить, что современное (социальное) государство рыночного-финансового капитализма стоит на страже производства средств существования людей, индивидов, а не воспроизводства населения.

Производство строится на стоимостной основе – чем больше вовлекается в него рабочей силы, тем быстрее рост прибылей и капитала. Объективно капиталистическая экономика стремится к вовлечению в производство из семьи все большего числа людей, поскольку в семье не создается прибыль. До тех пор пока семья оставалась многодетной, можно было пренебрегать интересами семьи. Именно инерция фактического пренебрежения семьей и семейностью, длящаяся десятилетиями заставляет идеологов государства в качестве компенсации этого негативизма говорить об «охране» семьи и её «защите», говорить о «семейной политике» в позитивном ключе, умалчивая о главном и сводя ее к попыткам манипулирования второстепенными мерами исправления дел.

С точки зрения социокультурной, семья является бескровной ареной гибкого посредничества между частью и целым, между противостоянием личности и общества. При этом в качестве посредника семья обладает некоей особостью, приватностью своего бытия и автономией своей определенности, своего семейного МЫ. Общество в лице государства и других институтов стремится к вовлечению членов семьи в орбиту собственного влияния, к росту их зависимости от него. Государство, всегда склонное к властному диктату, пытается привести всех к общему знаменателю: взрослых людей – к механическому исполнению внесемейных (трудовых и прочих ролей), детей – к одномерному уравниванию в детсадах и школах, и прочих детских учреждениях и объединениях.

В свою очередь индивиды тяготеют к самоидентификации, к тому, чтобы прожить «свою» собственную, а не предписанную извне «чужую» жизнь. Сталкиваясь все чаще с вышеназванным вмешательством, с нереспонсивностью государства относительно индивидуальных запросов, люди в ответ обнаруживают свою собственную невосприимчивость к потребностям общества. Их взаимная нереспонсивность, в случае отсутствия средства снятия напряженности, неминуемо оборачивается усилением принуждения с одной стороны и возможным массовым протестом (насилием) с другой.

Семья как посредник оказывается в центре данного конфликта и сталкивается с двойной нереспонсивностью по отношению к себе. Представляя собой на микроуровне малую группу, семья способна противостоять внешним давлениям лишь через усиление групповой сплоченности, семейной идентичности, ценностного единства семьи, семейного МЫ. Такая защита семейной специфичности и приватности не может не усиливать семейный конформизм, что ведет у отдельных членов семейной группы к ощущению большей зависимости от семьи. Индивиды в качестве членов малой группы – семьи – чисто психологически стремятся, минимизировать эту свою зависимость. И это им удается в гораздо большей степени, чем уменьшение зависимости от социальных институтов, которое, кстати, хорошо компенсируется личными успехами в повышении социально-профессионального статуса.

Семья как институциональный посредник, как семейное единство межличностных взаимодействий, как семейная идентичность является не только барьером от внешних воздействий, но и источником индивидуального разнообразия за счет интимности и приватности семейного бытия. Стихия семейной повседневности – в циклах семейного общения людей разного возраста и пола. Семейная сплоченность и семейный коллективизм состоит не в подчинении общесемейным нормам, а в единстве сопереживания, эмпатии, позволяющей ощущать достижение собственного благополучия через общесемейное МЫ, через символы семейной «свойкости» противостоящей любой «чужести».

Социологический подход к анализу семьецентризма позволяет понять как в массе интеракций складывается семейный стиль поведения, свой особый язык, свои манеры подхода к решению семейных проблем. Социологи выделяют на одном полюсе континуума ту модель семейной идентичности, которая концентрирует в себе преимущества типичных для семьи и укрепляющих семейность определений разных ситуаций, а на другом отсутствие фамилизма, ценностную изоляцию членов семьи друг от друга, отстраненность. Вся масса семей находится в промежутке между этими полюсами.

Если взять позитивный полюс фамилизма или семейной идентичности, то здесь следует подчеркнуть, что повторение в членах семьи черт и признаков других членов семьи является не отрицательной характеристикой, а положительной т.к. в этом обнаруживается семейная преемственность, не в физическом смысле, а в ценностно-ориентационном, в символическом и мотивационном, в символике семейного МЫ. Семейная приватность делает членов семьи едиными в своей ценностной направленности, сохраняя индивидуальное своеобразие при общении с внешним миром. Устранение семейной автономности делает людей более похожими друг на друга в их уравнительной стандартности и одномерности.

Отсюда можно видеть, что человеческое разнообразие есть продукт семейного творчества, а стереотипная одномерность это удел бессемейности одиночек, практикующих холостяцкое существование. В этом смысле можно утверждать, что от безликости и статусно-ролевой стандартности, создаваемой государственными институтами тяготеющими к бюрократической обезличке, спасает семья как система нравственной страховки, как противоядие тотальному однообразию личности,

Огосударствление (деприватизация) семьи – детей, взрослых через стандартность социально-конвенциальных ролей раскрывает социальную сторону деградации семейности, семьецентризма. Подобное огосударствление наиболее заметно в обобществлении воспитания и образования подрастающих поколений, характерном для капиталистического государства, ныне именующегося социальным. Маскируясь под заботу о семье, матерях и детях, современное государство фактически устраняет прослойку домашних хозяек (жертвенно выращивающих детей) и вытягивает женщин из семьи в наемный труд, создающий прибыль и умножающих капитал.

В связи с этим русская трагедия – пренебрежение ценностью семьецентризма, начиная с народников, террористов, большевиков и кончая гайдаровским игнорированием семейности, когда замена плановой экономики рыночной, капиталистической не сопровождалась задачей укрепления семьи и реставрации класса домашних хозяек. Отдельные люди за это расплачиваются своей жизнью, несчастьями из-за нестабильности, разводов и депривации от родных. Нация за это расплачивается своей историей – соблазн социального реформаторства в ощущении правоты переустройства жизни, где все подчинено политической смене декораций (смене социализма капитализмом, общественной собственности – частной).

Интересно, что подобное реформаторство, находящееся в плену новых жизненных приоритетов, исключает из политических и экономических расчетов семью как основу частного предпринимательства, семейного наследования и семейной преемственности. В результате на макроуровне мы получаем русский крест в демографическом смысле, депопуляцию (вымирание населения) и в социокультурном плане – распад солидарности, в т.ч. народности, нации, и государственности

Усиление централизации государства означает ослабление фамилизма и внутреннего (ценностного) единства семьи при одновременной активизации роли социального атома – индивида. В атомистической семье уменьшается посредническое значение семьи во взаимодействии с институтами государства и церкви, снижается семейная форма контроля за государством и его давлением на значимость родительства и родства, расширяются ориентации членов семьи на другие институты, растет зависимость личности от государства.

Помимо межинституциональной конфликтности институтов государства и церкви с семьей надо учитывать противоречивость семьи, связанную с внутрисемейными конфликтами и личностными неравенствами, которые обусловлены стремлениями парных семей к обособлению от общего домохозяйства ради укрепления собственного благополучия. Но ключевым является антагонизм между главой семьи, заботящимся о благе всего семейного очага, включая стариков, инвалидов, младенцев и представителями парных союзов, уклоняющихся от работы на всех ради своей отдельной выгоды. Как ни парадоксально, но именно многопоколенность расширенной или корневой семьи, и единство членов парных семей внутри большой семьи, оказывались все чаще в условиях крестьянского хозяйствования, в противоречии с узами социального родства, что способствовало в конечном итоге утверждению самостоятельности нуклеарной (двухпоколенной) семьи и ее отделению от расширенной семьи.

Принцип майората, действовавший в малоземельной Европе (наследование семейной собственности и власти исключительно старшим сыном) укреплял нуклеарную семью на основе внутрисемейного неравенства и содействовал социально-экономическому разрешению внутрисемейного конфликта. Более того, система майората, толкавшая остальных сыновей к добыванию средств существования активизировала их усилия в направлении рационального индивидуализма и личных достижений.

По мнению американского социолога Бриджит Бергер «…возникновение на заре новой истории в северо-западной части Европы капиталистического рынка и гражданского общества стало возможно благодаря предшествовавшему этому процессу развитию семейных и культурных тенденций, на сотни лет опередивших индустриальную революцию. И в этом смысле… нуклеарная семья обеспечила становление западного капиталистического общества с его демократией, организационными принципами и моральными нормами. Более того…влияние этого типа семьи…было столь сильным и длительным, что семья и культура неразрывно слились в единое целое…Поэтому …и в дальнейшем движущие силы, рожденные в этом типе семьи, будут определять облик всех наций больше, нежели любая экономическая и государственная политика».

Таким образом, внутренняя динамика нуклеарной семьи в ее протоиндустриальном виде способствовала в Англии, Голландии, Швейцарии, Германии и Франции на протяжении ХУI-ХУII вв. становлению индустриального общества и демократического капитализма. Анализ исследовательских материалов английских ученых Питера Ласлетта и Алана МакФарлана и их последователей позволил установить, что из ряда структурных особенностей нуклеарной семьи три признака имеют особое значение для начала индустриализации и индустриального капитализма, а именно:

1) частная собственность и наследование по праву первородства (майората);

2) брак на основе личного выбора супругов (открытая система брачного выбора) и развод в связи с межличностной несовместимостью супругов;

3) совместная деятельность родителей и детей по организации и введению собственного домохозяйства, а также по семейно-бытовому обслуживанию и потреблению.

Становление новых и одновременно кризисных – как выяснилось позднее – тенденций нуклеаризации происходило в развитых странах мира до середины ХХ века. В 1950-70-е годы формируется и распространяется прежде всего в городах новая разновидность нуклеарной семьи, обычно противопоставляемая семье детоцентристской, сфокусированной на детях – семья супружеская, где в центре семейных взаимодействий находятся брачно-сексуальные взаимоотношения и где отделение от родителей и родственников связано с отдельным проживанием от них, но не с полным прекращением контактов между ними. Это означает умаление родственных связей как важного параметра семейно-коллективной идентичности, хотя главной особенностью оказывается фиксация на супружеско-сексуальных отношениях, отодвигающая на второй план отношения родителей и детей, и на третий – родства.

Достаточно в связи с этим упомянуть «сексуальную революцию», которая в 60-е гг. захлестнула развитые страны мира. При этом, точнее было бы говорить о контрацептивной революции, поскольку традиционные ограничения сексуальности отпали в связи с легализацией практики контрацепции и абортов. Конечно же, снижение рождаемости из-за ослабления потребности семьи в детях явилось причиной активизации добрачной и внебрачной сексуальности. Отмена табу на применение контрацепции и абортов в условиях низкой потребности в детях не только обострила необходимость в эффективных инструментах реализации этой потребности, но и впервые в истории обнаружила подлинное разделение друг от друга сексуальности и деторождения, сексуального и репродуктивного поведения.

Одновременно допустимость не только разводов, но и добрачных, а также внебрачных сексуальных отношений создают иллюзию того, что первичным в этом революционном процессе является как бы стремление освободить саму по себе сексуальность от каких бы то ни было ограничений, в т.ч. от социокультурной слитности с репродуктивностью – в силу якобы особой ценности этого проявления человеческой телесности.

На самом деле развитие технологии и медицины, совершенствование здравоохранения позволило непосредственно контролировать смертность, особенно младенческую (до года) и детскую, и освободить от этой функции рождаемость. Теперь уже родителям не надо стремиться рожать больше в надежде, что хотя бы половина или треть детей выживет – практически сейчас выживают все. Таким образом, так называемая «сексуальная революция» оказывается отголоском «контрацептивной революции» и возникает не в силу какой-либо особой ценности секса как такового, а благодаря освобождению рождаемости от несвойственной ей функции контроля за смертностью или же от компенсации высокой смертности. При высокой младенческой смертности требовалась высокая рождаемость, подстраховывающая неконтролируемую смертность. Когда стал возможен непосредственный контроль здравоохранения за смертностью, рождаемости уже не надо было оставаться высокой.

Нуклеаризация семьи работает вначале на разрушение единства отношений родительства – родства, а затем и на разъединение родительства – супружества, создавая тем самым возможность для распада целостности семьи в связи с появлением брака без родительства, материнства без брака, а также различных форм супружества, вызванных в том числе и разводами (например, «серийная моногамия» или смена супружеских партнеров в течение всего семейного цикла жизни – т.е. фактически полигамия).

Кризис или распад, упадок нуклеарной семьи во второй половине ХХ столетия отмечается многими специалистами, политиками, религиозными и общественными деятелями. Прежде всего, этот кризис связан с невыполнением нуклеарной семьей ее основных функций как института по рождению и воспитанию детей (низкая рождаемость, преобладание одно-двухдетных семей, внесемейная социализация детей из-за профессиональной занятости матерей и связанная с этим социальная патология и преступность подрастающих поколений). Непривлекательность семьи для населения еще усугубляется подчиненным положением семьи в системе социальных институтов, отсутствием у семейного домохозяйства определенной автономии по отношению к государству и его институтам.

По мнению авторитетного американского фамилиста Аллана Карлсона причина упадка семьи коренится не в городском стиле жизни, а в разъединении семьи и работы, вызывающем падение ценности семейного образа жизни и семейного образа мыслей. Рыночно-индустриальная экономика, «выманивая» домохозяек из семейного производства с помощью сокращения объема домашних обязанностей и привлекательных благодаря индивидуальной зарплате профессиональных ролей, якобы «развивающих личность женщины», создает конкуренцию женщин и мужчин в системе наемного труда. При этом создается не только основа для разводов, но разрушается производственный уклад домохозяйства, превращающий семью в потребительскую единицу. Семья теряет свой социальный потенциал и постепенно становится убежищем самообслуживания и ареной конфликтности, механическим соединением индивидов разного пола и возраста, которые классифицируются государством по категориям иждивенцев, престарелых, пенсионеров, инвалидов, больных и др. Индивид, ищущий справедливости и равноправия, а не семья оказывается в фокусе экономических и социальных расчетов.

Фактическое положение семьи резко отличается от идеала нуклеарной семьи (отдельная от родственников пара супругов, основанная на пожизненной моногамии и разделении ролей – муж работает вне дома, а жена-мать занимается воспитанием детей и домашним хозяйством). По мнению американского социолога Бриджит Бергер в семье, как и в любом социальном устройстве, содержатся семена разрушения, активизируемые модернизацией социума: «Под лозунгами самореализации и новых прав личности, появившихся в несметном количестве, рациональный индивидуализм и рациональный стиль мышления, столь действенные в прошлом, были кардинально усилены и видоизменены до неузнаваемости. Стало казаться, что структура нуклеарной семьи и ее строгая этика все более ограничивают желания и возможности личности. Взамен на выбор предлагался целый диапазон стилей жизни: сожительство, свободный брак, серийный брак, одиночное родительство, а также мимолетные связи, не поддающиеся классификации. Порой критика традиционной семьи была на удивление злобной и неразумной…В результате упрочилась мысль, что модель традиционной семьи более не удовлетворяет потребностям стремительно развивающегося индустриального общества. Всего за несколько лет ориентацию западных политических кругов на семью среднего класса… сменила политика государственного вмешательства которая под видом «войны с бедностью» повлекла за собой крушение семьи…поставившее большое количество людей в реальную и психологическую зависимость от государства…Великое множество обедневших жителей крупных американских городов, лишенных традиционной поддержки со стороны семьи и общины, опустились до преступлений, правонарушений, алкоголизма, наркомании, страдая от одиночества и неудовлетворенности…».

В дальнейшем развитии и ускорении культурных, социальных и экономических процессов модернизации в конце ХХ столетия стала снижаться ценность нуклеарной семьи. «Эти тенденции- отмечает американский социолог Д.Попеное – явились частью идеологического сдвига в направлении от коллективизма к опасному и в конечном счете разрушительному индивидуализму в экстремальных и ярко выраженных формах эгоцентризма. В этом смещении акцентов в сторону Я наибольшую роль сыграли такие идеологические движения как радикальный феминизм, мужской сексуальный либерационизм в стиле «плейбой», и релятивизм гуманитарных и социальных наук».

Обращаясь к истории упадка и даже деградации семьи (и семейно-детного образа жизни) в России, следует сказать, что в течение 1917-1967 гг., в сугубо крестьянской стране (в населении царской империи было 85% крестьян) советской властью был жестко осуществлен эксперимент индустриализации и урбанизации, потребовавший также разрушения и семейных устоев жизни. Радикальный переход от расширенной к нуклеарной семье, – от крестьянской семьи к городской, от семьи производственной к семье потребительской, от многодетности к малодетности, от семьи религиозной к атеистической, переход к росту разводов и сожительств и т.д.,- был осуществлен в невероятно сжатые сроки. В сравнении с европейскими странами этот переход произошел примерно в два-три раза быстрее, однако социальные последствия этого до сих пор не изучены и не поняты.

Принудительно-насильственный характер этих преобразований семьи в отличие от опыта государственного вмешательства в жизнедеятельность семьи в таких развитых странах, как например Швеция, до сих пор не исследован. О социально-личностных и моральных последствиях в нашей стране чудовищного ускорения брачно-семейных сдвигов можно лишь догадываться, либо судить по отражению их в массовом сознании,- по неподлежащему цензуре народному фольклору (анекдотам, песням, частушкам, поговоркам и присказкам, и др.), а также по произведениям искусства и литературы, кино, телепродукции.

Массовая малодетность, особенно заметная в городском населении (которое уже составляло в 60-е гг. свыше 50%) означала, что кризисные тенденции нуклеаризации набирают силу. Для супружеской семьи характерно обособление семейных ролей от профессиональных, и это разделение семьи и работы заметнее всего в городах. Супружеская семья, как правило, двухзарплатная, и в то же время так сказать маятниковая в связи с тем, что утром все покидают дом – родители уходят на работу, а дети помещаются в детсад или школу, тогда как вечером все члены семьи возвращаются домой для осуществления бытовых функций, гигиены, питания и т.д. Точно также строится жизненный цикл и в неполных семьях, численность которых увеличивается в связи с ростом разводов (например, с 1950 по 1965 разводы выросли в 6 раз, а после либерализации Семейного кодекса 1968 года продолжали повышаться).

Однодоходные семьи с матерью – домашней хозяйкой практически исчезают, поскольку почти все трудоспособные женщины в советский период оказались вовлеченными в государственное производство. В 70-е годы преобладающие у женщин и мужчин ориентации на личные достижения и успехи, на личную карьеру понижают и дальше ценностные ориентации на семью и детей, превращая семейно-детный стиль жизни в своего рода помеху карьерным устремлениям. В конце 80-х гг.- в начале 90-х гг. продолжающийся процесс ослабления института семьи и потребности семьи в детях (в связи с распространением эгоцентрической семьи),- на фоне политики «шоковой терапии», резко снизившей уровень жизни семьи и блокировавшей условия реализации минипотребности в 1-2 детях – привел в 1992 г. к сильному падению рождаемости и к убыли населения, депопуляции.

В первой декаде нового столетия положение дел стало чуть лучше – рождаемость повысилась примерно до 1.6 ребенка на одну женщину в 2012г. и соответственно уменьшилась убыль населения. Однако, это временное улучшение. Введение пособий на детей и материнского капитала способствовало реализации имеющейся потребности в одном-двух детях среди тех, кто вступает в брак, кто состоит уже в нем и тех, кто давно в браке и кто откладывал рождение «на потом», но решился сейчас на это. Другими словами, все кто хотели полностью удовлетворить имевшуюся у них минипотребность в детях – сделали это в 2007-2012г. И никакие новые пособия на них не подействуют т.к. потребность в детях у них полностью насыщена. А повысить у них саму потребность в детях невозможно, поскольку она формируется в ценностной атмосфере фамилизма (семьецентризма) не в браке, а до брака – при социализации детей и подростков в нынешней, увы, малодетной (на две трети – однодетной) семье, не способствующей отнюдь этому фамилизму.

Многие ученые считают, что ситуация безнадёжна, ибо в семьях с одним-двумя детьми у новых поколений не формируются установки на трехдетную семью. Как показывают специальные исследования, репродуктивные ориентации подростков примерно на 0.3-0.4 ниже, чем у родителей, и это обстоятельство предвещает дальнейшее снижение рождаемости в ближайшие десятилетия. Более того, на эту негативную тенденцию накладывается другая – в 2013-2025гг. в брак начинают вступать малочисленные поколения, рожденные в 90-е гг. резкого падения рождаемости, значит меньше будет браков и меньше рождений.

Что же делать, когда родительский труд не делает человека полезным членом общества, родство в системе однодетности стало анахронизмом, а супружество сводится к сексуальным связям? Семья как стержень и центр человеческой культуры (воспроизводства поколений и их социализации) в стоимостной экономике и в монетарном социуме оказалась совершенно не приносящей никакой прибыли. Так зачем же её поддерживать?

Как пишет социолог Л.Ионин «поправить дело уже невозможно – нет реальной политической или экономической альтернативы. Можно восклицать «Назад к семье!» или «Назад к семейным ценностям!», но от этого ближе к ним не станешь. Вернуть женщин и детей в семью не получится. Это было бы коренным переворотом в идеологии современного мира – отрицанием императива самореализации, и если бы даже кто-то захотел и попытался это сделать, то такого насилия не вынес бы рынок труда, что привело бы к коллапсу экономики. Но если бы семью удалось включить в экономический процесс, то есть монетаризировать работу на дому и по уходу за своим ребенком – это вроде бы позволит женщине самореализоваться, то есть стать «полезным членом общества», прямо в семье – то это, скорее всего, разрушило бы сам институт семьи».

Нельзя согласиться со столь пессимистическим выводом авторитетного социолога, сделанным в прекрасно написанной книге в духе фамилизма, присущего подлинно консервативной позиции. Нынешняя семья уже рушится в системе неравенства семьи среди социальных институтов, когда продукт семейного производства – новые трудовые ресурсы – ежегодно поглощаются капиталистической экономикой совершенно безвозмездно – по средневековому принципу патернализма государства. Поэтому в отношения институтов семьи и государства следует ввести монетарную координату. Если перенастроить рыночную экономику на семьецентризм, то, глядишь, императив самореализации рухнет под прессом самотрансценденции.

На повестке дня – монетаризация репродуктивного и родительского труда по воспитанию и обучению детей на дому. И не надо бояться коллапса экономики – развитые страны по причине щедро поощряемых современным государством финансовых спекуляций хронически не выходят из этого коллапса. А вот с тем, что семья рухнет из-за инвестиций в будущую рабочую силу и платы за материнство спорить не хочется. Семья уже деградирует и рушится – и коли она на самом деле ценна для нас, ценнее, чем пресловутая самореализация женщин в наемном труде во благо капитала и экономики капитала, давайте попробуем, рискнём остановить этот кризис семьи, вызванный бешенством нынешней экономики и политики, охраняющей это безумие.

Для этого нам надо прервать порочный круг – малодетность семьи формирует сегодняшние репродуктивные ориентации подростков на их будущую семейную однодетность, которая в свою очередь, сводит на нет репродуктивные установки следующих поколений. Пожалуй, эту цепочку взаимовлияний можно порвать только одним способом – с помощью средств массовой информации, кино и телевидения. Важно, что главным объектом этого воздействия должны стать подрастающие поколения – будущие матери и отцы.

Систематическое воздействие СМИ и кинотелепродукции на формирование у детей и подростков просемейных ценностных ориентаций, на повышение престижа семейного образа жизни в сравнении с альтернативными моделями эгоцентрического поведения, на укрепление семейной идентичности и солидарности – в этом наша надежда. Нравственная миссия СМИ, телевидения, кино и всего искусства состоит в создании привлекательных и заманчивых образов семейной жизни, в возвышении семейного строительства счастья и семейной лепки характеров, в превознесении семейного героизма, оказавшегося сегодня единственной нравственной страховкой от либеральной вседозволенности.

Социологические исследования имиджа брака и семьи в общественном мнении, проводившиеся в 90-е годы и в первой декаде 21в. выявили сильное суггестивное воздействие тех паттернов (образцов), семейных отношений, которые циркулировали в СМИ, в кино и на ТВ в связи с разорванностью массового сознания. Эта разорванность, фрагментарность, противоречивость общественного мнения в постсоветской России связана с тем, что в нем уживались «пережитки» советской идентичности с реликтами традиционной семейности и новыми стилями внесемейного поведения.

При этом следует учесть зыбкость, неопределенность коллективной идентичности россиян в постсоветскую эпоху, особенно в начале 90-х гг. Советская идентификация развалилась т.к. потерпел крах социально-политический строй жизни. Освобождение людей от обязательной сопричастности обществу «развитого социализма», кодексу строителя коммунизма не могло привести сразу к формированию идеалов нового устройства жизни на базе рыночного капитализма, к новой идентичности свободных и ответственных граждан в условиях провозглашенной демократии. Тогда заговорили о кризисе идентификации и в этом контексте вслед за социологом Л.Г.Гудковым – о негативной идентификации россиян, когда социальное самоопределение осуществляется через противопоставление «чужому» и коллективный МЫ-образ как бы задан извне «враждебным окружением».

В этом чувствуется отголосок советской идентичности, формировавшейся в противостоянии окружающим условиям буржуазной системы. Зона коллективного самоопределения вынесена в советское прошлое, но освобожденное от коммунистической идеологии и опыта репрессивного переустройства строя жизни. Подобная обобщенная идентификация, характеризуется доверием масс институтам, олицетворяющим авторитарное господство и недоверием к тем институтам, которые призваны обеспечить порядок повседневных взаимодействий .

В разорванности и фрагментарности массового сознания, в разделении сфер адаптивного поведения индивидов и семей от сфер символического самоопределения социальных групп и ассоциаций проявляется кризис российской идентичности. По мнению крупнейшего нашего социолога Ю.А.Левады «кризис социальной идентификации» составляет главную суть «всех перемен последних лет». Взамен советской идентичности пришла не сопричастность идеалам равноправных граждан мирового сообщества, а «понижающая идентификация человека».

 Что же это такое? «…На первый план выступила идентификация с семьей, «малой родиной», этнической общностью, конфессией, в меньшей мере – со «своим» (но уже деидеологизированным) государством. Иначе говоря, произошел как будто определенный сдвиг в сторону идентификационных механизмов «низшего», более традиционного порядка. Понижающей адаптации соответствует и тенденция к «понижающей идентификации» человека».

Интересно, что активность семьи в борьбе за выживание во времена «шоковой терапии» способствовала повышению ее значения в формировании коллективной идентичности. Правда, идентичности «заниженной» и к тому же временной, поскольку во второй половине 90-х гг. и далее, семья, религия и этнос отходят,- согласно Ю.А. Леваде – на второй план, уступая свое место историческим признакам идентификации – идентификационным механизмам более высокого порядка – великому прошлому, военной мощи и победам, и др. Жаль, конечно, что семья в левадовской концепции относится к понижающим факторам (во всеобщей атмосфере внесемейности иначе и быть не может). Но вместе с тем, налицо признание за семьей и семейностью определенной роли в формировании социального единства – и пока еще находящейся в стадии становления – российской идентичности. Проблемы коллективной идентичности россиян могли бы решаться успешнее в условиях стабильной семьи и семейной солидарности.

Современные СМИ формируют у населения искаженное восприятие семейного мира как изначально конфликтного, лишенного любви, доброты, человеческой теплоты и близости. В свою очередь в массовом сознании, как уже отмечалось фрагментарном и разобщенном на противоречивые части, укрепляются пласты внесемейности, отношение к семье как источнику разного рода девиантности и даже социальной патологии. Происходит своеобразное возрождение реликтов советской идентичности, когда всё плохое и негативное в советской жизни объявлялось не просто «пережитками капитализма», а следствием также дурного влияния мещанской среды и неблагополучия отдельных семей, узости и корысти семейного мирка.

В действительно «лихие 90-е годы», в годы не только тяжелые с точки зрения поддержки здоровья и физического выживания, но и трудные в связи с радикальной переменой строя жизни – в эти годы оказались несостоятельными привычные формы адаптации. Несовместимость новых и старых нормативов жизни сказалась и на семье, на различном понимании свободы и долга, добра и справедливости. Распадались семьи – и по причине смертей и разводов, и по причине несовместимости взглядов – «старосоветских» и «новорыночных», которые разъединяли родителей и детей, дедов и отцов, представителей разных семейно-родственных поколений.

Присущая кризисной малодетной семье, склонность членов семьи воспринимать происходящее не из интересов общесемейного МЫ, а исходя из личного благополучия, детерминировала во многом индивидуальные неудачи и потери. Подобный неуспех, однако, осознавался не в связи с личными просчетами, не с собственной неадекватной мотивацией действий, а с влиянием якобы трудностей и неблагоприятным стечением обстоятельств. Отсутствие семейной солидарности списывалось на тяжелые условия жизни, на внешние обстоятельства. Различные негативные проявления семейности также приписывались (строго в соответствии с законом каузальной атрибуции т.е. склонности снимать с себя ответственность за неудачи) внешним условиям, якобы не позволяющим, например, сохранить семью и заставляющим идти на развод.

Таким образом, проявлялась психологическая защита собственного Я, практикующего по своей воле кризисные паттерны поведения, но боящегося признаться себе в этом. Вместе с тем, на уровне саморефлексии положение дел перевертывалось. Самозащита заставляла декларировать обратное тому, что имело место на самом деле: «я-то ценю семью и не хочу разводиться», или «я люблю детей и не хочу делать аборт,- но условия жизни заставляют!» Подобные декларации респондентов до сих пор широко распространены при социологических опросах населения. И часто журналисты или политики говорят социологам – «вот у вас выводы о низкой ценности семьи и детей, а смотрите, по вашим же опросам при подсчете процентов семейные ценности оказываются на первом месте среди всех остальных». Но это фиксация мнений, а не убеждений, – примитивное, лобовое измерение ценностных ориентаций по процентам поверхностно и ложно.

При этом нельзя не учитывать перспективу противодействия общества и государства антисемейным трендам посредством активной семейно-демографической политики, снимающей диссонанс между результатами поведения и нормативностью на основе фамилизма и упрочения семейно-детного образа жизни. Следует отметить, что в России в 90-е годы отказ от советского протекционизма и патернализма под флагом перехода к рынку и капитализму способствовал взятию курса на тот вариант либеральной модели трансформации общества, где фактически была устранена вообще какая-либо семейная политика. Однако, падение рождаемости и вызванная этим депопуляция, сопровождавшие политические трансформации в стране оказались столь серьезными, что заставили правительство в 2006 г. провозгласить сначала семейную и затем демографическую политику государства.

Важно, что в конце 2012 г. была осознана недостаточность проводимой политики и провозглашена необходимость значительного распространения трехдетных семей. В настоящее время эта четкая задача, провозглашенная Президентом РФ должна найти понимание в общественном мнении, поскольку ориентация на семьи с тремя детьми будет означать трансформацию всей социальной структуры, где должна вырасти прослойка среднего класса, который по сути невозможен без однодоходных семей или семей, где мать – домашняя хозяйка.

Для этого нужен значительный рост семейных доходов и в однодоходных семьях и в двухзарплатных семьях, с обоими работающими в профессиональном труде родителями. Сегодня в разговоры о необходимости создания среднего класса в стране, нужно внести семейно-демографические коррективы. Пора отойти от узкого финансово-экономического подхода, не учитывающего, к сожалению, семейно-демографический критерий общественного благополучия. Доля семей, где мать посвящает себя воспитанию и образованию нескольких детей, допустим, за среднюю зарплату воспитателей детсадов и учителей школ должна быть резко увеличена, что позволит также улучшить социализацию подрастающих поколений.

Для нормализации демографической, а также и социальной структуры (уменьшения доли бедных и увеличения долей обеспеченных классов) требуется не просто восстановить класс семейных домохозяек, устраненных в советское время, а наполнить новым содержанием социальную роль матери, чтобы она смогла включать в себя функции учительницы, воспитательницы, няни и домашней хозяйки. Данная задача гораздо сложнее, чем поиск в недрах бюрократической системы всегда скудных средств для социальной заботы о бедствующих не по своей вине семьях, для распределения скромных пособий на детей. Тем не менее, решение проекта нового – подлинного материнства – возможно при условии, если на всех уровнях властной вертикали назреет понимание губительности для судеб российской государственности сложившихся в последние десятилетия семейно-демографических тенденций.

Необходимо подчеркнуть, что здесь говорится не о социальной, а о семейно-демографической политике, направленной на эффективное выполнение специфических функций по рождению нескольких детей в семье и их семейной социализации. Семейно-демографическая политика не сводится к социальной политике помощи бедным слоям населения и к семейной политике, обычно ориентируемой на защиту прав членов семьи и на обеспечение «равенства» женщин с мужчинами, младших по возрасту со старшими, прав старых людей и пенсионеров, инвалидов и лиц с ограниченными возможностями.

Одной из важнейших задач семейно-демографической политики общества является конструирование новой и привлекательной для людей модели семьи в духе тоффлеровского семейного домохозяйства, базирующегося на компьютерной технологии и на интернет-сетевой коммуникации. Полифункциональность новой семьи позволит соединить труд родителей и детей в рамках совместного семейного производства и образования. Домашне-семейное образование и обучение детей самими родителями – новыми учителями – позволит серьезно продвинуться в направлении воссоздания семьи как совместной жизнедеятельности родителей и детей, нуждающихся в друг друге на всем протяжении семейного цикла жизни.

На основе сообщества семейных-родственных домохозяйств, обеспечивающих воспроизводство населения и полноценную социализацию новых поколений естественно возникает гражданское общество семейно-детных общностей, сфокусированных на семьецентризме, снимающем в микросоциуме проблемы социального неравенства в микросоциуме, дополняемое государством ограниченных возможностей.

Источник: http://riss.ru/demography/demography-science-journal/5273/